community.livejournal.com/ero_ru/ , например,
...
В гостиной нас ожидали двое - чистый еврей с книгой на коленях и Марта Саразэн - приплюснутая бабенка с больными глазами - на ней, позвольте, я задержусь - ни до нее ни после я не видел таких женщин - повидимому Господь мастерил ее жидкое тело из остатков - причем кое - какие фрагменты вкрапленые в ее плоть явно предназначались красавице, которая никогда не родится на земле, никогда - потому что Марта Саразэн еще до рождения расчленила ее, ненавидя и завидуя, раздергала на страшные и нелепые лохмотья, как щиплют корпию и отчаявшись кое - как нацепила на себя. Крадеными были ее плечи, краденой ботти¬челлиева линия подбородка на черпашьем лице, крадеными каштановые косы, венцом уложенные на мизерной и слабой голове - даже левая рука, матовая и нежная гнушалась правой - форменной свиной ножки. Ее голос был двойным - обычно она верещала, как и все парижские торговки, но иногда на нее что - то находило и Марта Саразэн начинала петь без слов, сначала словно поневоле, противясь грудному горличьему голосу, пытаясь разжевать и проглотить его - но Голос набирал ветер, как парус,
она сдавалась, и прохожие на мосту и гребцы на барках, пересекавших Сену коченели, поднимая голову, как слепые, которые по звону определяют куда упала милостыня.

читать дальшеГолос - гефсиманский кипарис с траурным крепом листвы, голос - опасный и обволакивающий, как ароматическая нефть, и поцелуй, но - обманул - метнулся шариком ртути, подвижного серебра и уже не в силах переносить плен и восхищение рассек Париж косым праздничным дождем сквозь нестерпимый блеск солнца, и каждый кто больше не слышит Голоса, содрогается оттого, что даже память о нем, как капля венозной крови или черная маслина холодит чашечку ладони, так что хочется взять губами, впиться.

Кличет чернокожая невеста с плоской крыши, на которой живым пахучим золотом сушится курага, и невеста по щиколотку погрузила в нее узкие стопы. И ты понимаешь, что невеста манит только тебя, что она изнемогает без тебя, царапает набухшую завязь сосков, мучает влажными подушечками пальцев ключицы и протяжную шею, сжимает воспаленными бедрами свой маленький кулак, потому что ты не хочешь прийти и взять ее.

А ты стоишь в грязном закоулке на Новом Мосту, за тысячу миль и тысячу лет от нее и бледнеешь от бессилия и ужаса - потому что понимаешь - даже если бы ты оказался на расстоянии вздоха от невесты -все равно - ничего не смог бы сделать своей мужской снастью - даже будь она тверда, как берцовая кость и переполнена семенем.
Ничего. Совсем ничего. Потому что там не женятся и не выходят замуж.

...
Бордель есть бордель, и все причудливые формы содомического соития, что творились по ночам, скучны в итоге, потому что - изначально исчерпаемы. Их описание бессмысленно, как кропотливое описание работы молотилки или водяной мельницы, механика, пустые десна престарелого текста, пресное тесто сна.

Потрясающе церемонный блядушник, театр, где добрый десяток кулис и ни одной сцены, сюда воровато юркали дипломаты и прелаты, и купцы и нежные писари из департаментов, острый запах стыдливых подмышек и пшенные усы с табачной окалиной и жалкие завязки панталон и еще какая – то непонятная подколенная дурь, капельки на крыльях носа, болтающаяся дужка очков, легкий всхлип в конце и последняя капелька семени на лобковых волосках.

Так проходит время, так должна закончится зима – ненавистное время, оседлое.

Хочу Рождества с миртовыми деревцами и лимонным печеньем, с картонной звездой и сусальным пением, потом дайте ледяной и голодный январь и чтобы тысячу раз солнечный шар разливался над заиндевелыми крышами, ускорьте движение людей и экипажей, отвесьте разносчику хлеба пинок под толстую задницу - завтра этого города не будет, пусть поторапливается.